Путь корабля, глава седьмая

[starocean]

Она же последняя, которую публикую в сообществе

Глава седьмая

Экипаж Карпатии принял уцелевших пассажиров Титаника самым лучшим образом. Измученных замёрзших людей накормили и обогрели, многим понадобилась и медицинская помощь. Особенно в ней нуждались шесть человек, которых шлюпки вытащили из воды после гибели корабля – больше из тех, кто остался на Титанике, не выжил никто. Одному из шестерых было так плохо, что врачи не смогли ему помочь – он вскоре умер, и Карпатия тихо оплакивала эту смерть, случившуюся у неё на палубе.
Вскоре после того, как последнюю шлюпку затонувшего лайнера подняли на борт маленького парохода, Артуру Рострону сообщили, что один из спасённых хочет немедленно поговорить с ним. Капитан Карпатии удивился, но пришёл в каюту, из которой его звали. Он увидел закутанного в одеяло человека, сидящего в кресле, согнувшегося так, что нельзя было разглядеть его лица. Рострон подошёл ближе, но пассажир Титаника даже не шелохнулся.
– Вы меня звали? – негромко спросил капитан.
Человек не ответил. Должно быть, не может придти в себя от шока, подумал Рострон.
– Вам лучше лечь в постель, – сказал он, подходя к сидящему вплотную. – Я позову врача.
Только тогда человек поднял голову и взглянул на капитана. Рострон увидел серое осунувшееся лицо, густые, но потерявшие всякую форму усы, глаза, затуманенные и почти лишённые смысла.
«Где я его видел?» – подумал капитан.
Вспомнил. Джозеф Брюс Исмей, председатель «Уайт Стар Лайн». В газетах он появлялся, говорил о Титанике, хвалил его, как лучшее судно компании, да что там – во всём мире. Стало почему-то невыразимо тошно от того, что этот человек уцелел, а сотни других, поверивших в его рекламу, мертвы. Рострон понимал, что в нём говорят боль и сознание собственной вины, но ничего не мог с этим поделать.
– Мистер Исмей, если не ошибаюсь? – сказал он, стараясь, чтобы голос не выдал его чувств. – Зачем вы хотели меня видеть?
– Я прошу вас идти в Нью-Йорк, капитан.
– Мы и так туда направлялись, когда получили сигнал бедствия.
Исмей вздрогнул. Несколько секунд сидел молча и казался очень жалким.
– Я сел в последнюю шлюпку, – произнёс он наконец. – Я не мог помочь.
– Вам нет нужды оправдываться, – тихо сказал капитан Карпатии, – передо мной.
Снова наступило молчание.
– Мне нужен врач, – хрипло попросил Исмей.
– Я сейчас скажу ему придти. Я вам нужен зачем-нибудь ещё?
– Нет.
Капитан Рострон повернулся и вышел, чувствуя, как на него наваливается страшная усталость. Но отдыхать было ещё нельзя. Нужно было опросить пассажиров Титаника, узнать имена выживших и передать эту информацию на землю. О катастрофе, несомненно, знал уже весь мир, и Рострон понимал, что не может сейчас молчать – встревоженные судьбой близких люди его растерзают, стоит Карпатии пристать к берегу.
Его команда всё ещё беседовала с пострадавшими, когда радист сообщил, что на связь вышел Олимпик, наконец прибывший к месту крушения.
Капитан Хэддок предложил часть пассажиров Титаника пересадить на его корабль, чтобы отвезти их в Англию. Но Рострон не только отверг эту идею, но даже не позволил Олимпику приблизиться к Карпатии на расстояние видимости.
– Ваш Олимпик копия погибшего корабля, – сказал он. – Вы себе представляете, что будет с этими людьми, если они увидят его на плаву?
Герберт Хэддок должен был признать, что Рострон прав.
«О, слава Богу, – подумала испуганная Карпатия. – Я не могу увидеть Олимпика сейчас!.. Что я ему скажу?..»
– Держитесь поблизости всё же, – попросил капитан Рострон. – Нужен ваш радиопередатчик. Нашему не хватит мощности, чтобы связаться с берегом.
Олимпик не помнил, как доплыл до рокового места. Весь путь ему чудился голос брата, отчаянный, зовущий на помощь, и корабль замирал от тоски и ужаса, и билась в нём безумная надежда, что всё это злая шутка, что вот, вот сейчас встретится ему в море Титаник и скажет «Братик, привет, я тут немного задержался с отплытием и...» И неважно, что ещё скажет! Но надеялся он вопреки, в последней попытке сознания спастись от неумолимой боли. Когда в приёмнике зазвучал тусклый, усталый голос капитана Рострона, она уже еле теплилась, эта надежда, и угасла, когда радист Карпатии начал передавать имена... Олимпик со всей ясностью осознал, что Титаника больше нет.
«Я не выдержу», – понял он, слушая радиосигналы – тонкие, острые...
Из 2200 пассажиров Титаника Карпатия спасла только 705, остальные пошли ко дну вместе с кораблём. Погиб капитан Эдвард Смит, раньше срока завершив свой последний рейс, и большинство офицеров лайнера. Погиб конструктор Томас Эндрюс и вся группа рабочих с верфи Харланд энд Вольф. Погиб дирижёр Уоллес Хартли и все музыканты его оркестра. И другие пассажиры, члены экипажа, мужчины, женщины, дети... Радист Олимпика немедленно передавал полученную информацию на береговую станцию. Там она должна была разойтись по всему миру и лишь близким выживших принести радость, остальным людям только горе...
Наконец передача была завершена. Корабли разошлись. Карпатия отправилась в Нью-Йорк, Олимпик продолжил рейс в Саутгемптон.
На борту большого парохода стояла скорбная тишина. Оркестр перестал играть, и даже светские беседы в салонах прекратились. Люди были подавлены трагедией, многие плакали. Были такие, у кого на Титанике погибли родственники или друзья – они горевали особенно. К тому же всех угнетала мысль о том, что они плыли на корабле, который был близнецом погибшего. Подумать только, Титаник, о котором газеты уверенно писали, что он непотопляем, пошёл ко дну в первом же плавании! А ведь Олимпик тоже называли непотопляемым. Кто теперь мог быть уверен, что он не затонет, как однотипный лайнер?
Люди бы ещё и не так тревожились, если бы знали, что сам Олимпик сейчас только этого и желал. Удар, обрушившийся на него, был слишком силён и внезапен. Душевная боль почти сводила его с ума. В сознании оглушительно звучало одно слово, страшное слово «никогда».
Никогда уже ему не встретится в море Титаник, не скажет своё восторженно-радостное «Привет, братик!», никогда им не случится стоять рядом у причала, обсуждая события в море и в порту. Никогда больше они не будут вместе смеяться, грустить, бороться, никогда не сбудется то, о чём они вместе мечтали, никогда больше...
Волнами накатывали воспоминания о прошлом. Вот Титаник на стапелях справа от него, совсем близко, такой родной, каждый лист обшивки, каждая заклёпка – как наяву. Волны мягко шелестят за кормой.
«Олимпик, как море шумит! Когда же мы наконец туда?»
Вот Титаник провожает его в первый рейс. Он уже рядом, на воде. Во взгляде грусть.
«Уходишь... счастливый, а мне одному ещё здесь стоять и стоять!»
Вот брат его встречает после столкновения с Хоуком. Гордый прекрасный профиль на фоне берега. Радость, тут же сменяющая её тревога, гнев – как в нём всё ярко!.. Сама жизнь...
Потом в памяти возник затонувший корабль, об который Олимпик недавно сломал винт. Он помнил, как жалко лежал под водой тот корабль, как хрустнула лопасть, зацепившись за безжизненный корпус. А теперь в такую же груду изломанного железа превратился его брат. Светлый, радостный, живой братишка!
Вспомнились последние их дни вместе на верфи...
«Братик! Не грусти! Я скоро буду с тобой! Я выйду в море, и всё изменится!..»
Всё изменилось так моментально и страшно. Все надежды вдребезги разбились об равнодушный лёд... Внезапно вспыхнула ненависть к этим проклятым айсбергам, такая горячая, что, казалось, могла растопить их все до одного. Но льдам было всё равно, и бессильная ярость выжигала только душу самого корабля.
Нет, невозможно дольше это выдерживать. Спастись от боли, где угодно, хотя бы даже на дне. Перестать быть, стать, как брат, мёртвым металлом и не мучиться больше.
Если бы только не люди... У него тоже мало шлюпок. Если он погибнет, то и его пассажиры с ним. Нельзя причинять людям ещё горе... им достаточно.
О чём они говорят?..
– Этот корабль был проклят с самого начала, – услышал он мужской голос. – До своей постройки ещё.
– Да, – ответила ему какая-то женщина. – Я слышала, его гибель предсказали ещё в прошлом веке.
О ком они говорят?.. О Титанике?!
– Да и владельцы ему несчастье напророчили, – добавил третий пассажир. – Это ж надо было – назвать одинаковые пароходы «Олимпик» и «Титаник»!
– А что в этом такого? – спросила та же женщина.
– А в том, моя дорогая, что олимпийцы и титаны в греческой мифологии воевали друг с другом. И титаны в конце концов погибли от рук олимпийцев, вот так-то.
«О чём они говорят?! – с ужасом думал лайнер. – Они говорят, что Титаник, братишка мой светлый, был обречён с самого начала? Они говорят, что он погиб из-за меня?!»
Олимпик понимал – пассажиры никогда не сказали бы таких слов, если бы знали, что он живой, что слышит их. Но они не знали, а единственный человек, который мог понять и разделить его боль, был мёртв и лежал на дне моря вместе с Титаником. Мистер Эндрюс... Как живой представился Олимпику его конструктор. Вот он идёт по палубе, улыбается каким-то своим мыслям, умные глаза светятся мечтой. Мягко кладёт руки на перила – тёплые, сильные человеческие руки, подарившие кораблю жизнь... Как он любил Титаник, всё лучшее в себе ему отдал и погиб вместе с ним, не оставил в последнюю минуту...
А рейс продолжался, дни сменялись ночами, но Олимпик этого не замечал. Все дни и ночи для него слились в сплошной тусклый серый кошмар. Двигатели его работали, руль задавал направление, но корабль не сознавал, что с ним происходит, плыл и плыл, глядя в одну точку на линии горизонта. Он пришёл в себя лишь тогда, когда перед ним возникли очертания острова Уайт. Отсюда было уже недалеко до Саутгемптона.
В порту стояла непривычная тишина. Город был в трауре, город плакал о тех, кого всего две недели назад провожал в путь, не зная, что он станет для них последним. Горевали люди, потерявшие родных и близких, горевали и остальные, деля с ними скорбь. Корабли тоже оплакивали своего погибшего собрата. Многие из них видели Титаник в тот день, когда он, сияя от счастья, входил в порт, и это ослепительное видение было ещё слишком ярким в их памяти. Особенно тяжело переживали потерю пароходы Белой Звезды – они успели привязаться к новому товарищу.
– Бедняга… – горестно вздыхал Адриатик. – Погибнуть в первом же плавании... Бедные его пассажиры. Бедная его команда.
– Остолопы были в его команде все до последнего! – почти рычал Мегантик. – Особенно капитан! Разбить об лёд такой корабль – это постараться надо было!
– Не говори плохо о капитане Смите! – возмутился Адриатик.
– Я не плохо, я правду говорю! Остолоп он и был! Если бы Титаник был такой один в его блистательной карьере! Тебя самого, красавчика, кто на мель посадил, ну-ка напомни? Ага! А Олимпик по чьей милости с Хоуком столкнулся?
– Вот, точно, – поддержал Мегантика Лаурентик, его брат. – Да после того случая Смита вообще надо было гнать из флота взашей. И уж во всяком случае не доверять ему Титаник.
– Замолчите все, – произнёс старый Океаник тихо и сурово. – Толку-то теперь гадать, кто виноват. Мёртвых не вернёшь. О живых думать надо.
Корабли притихли.
– Олимпика жалко... – вздохнул Адриатик, и все опечалились ещё больше: они знали, как любил Олимпик младшего брата.
– А вот и он сам, – негромко вымолвил Лаурентик.
Олимпик вошёл в порт, и моментально стало совсем тихо. Большой лайнер остановился у причала. Корабли что-то говорили ему, сочувствовали. Он отвечал коротко или вовсе молчал, словно не понимал обращённых к нему слов.
– Оставьте его в покое, – наконец сказал Океаник.
Олимпик должен был отправиться в следующий рейс уже через несколько дней. На него наспех установили ещё шлюпки – в количестве вполне достаточном для всех пассажиров, но такие ненадёжные на вид, что возмутились все матросы лайнера.
– Это что такое? Давайте нормальные шлюпки!
– Не поплывём мы никуда с такими скорлупками!
– Точно, дураков нет идти ко дну!
Рейс был сорван. Команда покинула свой корабль. Олимпик был совершенно уничтожен этой новой свалившейся на него бедой. Теперь всему конец... Нет больше Титаника, а ему, близнецу несчастного корабля, люди никогда уже не поверят. Никто не захочет плавать с ним через океан.
Так нашёптывало отчаяние, а из глубины души навстречу поднимался яростный протест: нет! Не может быть, чтобы напрасными оказались труд и любовь погибшего Томаса Эндрюса и всех рабочих, которые тебя строили! Ты не должен этого допустить, держись, не смей сдаваться!
Но что он мог сделать?..
А дни стояли на удивление тёплые, ясные, и солнечные лучики ласково касались корпуса измученного тоской лайнера, словно пытались утешить его в горе.
Однажды, уже в середине мая в порт вошёл маленький пароход и пришвартовался неподалёку от Олимпика. Большой корабль и не обратил бы на него внимания, если бы тот не окликнул его сам.
– Олимпик!
Лайнер посмотрел туда, откуда послышался голос. Увидел скромный пароходик с одной трубой, выкрашенной в красный цвет с чёрной верхушкой – цвета Кунард Лайн.
– Я Карпатия, – сказал кораблик.
– Ты?..
Олимпик, как и Титаник, до той страшной ночи в море даже не знал о существовании Карпатии. Она тоже видела его впервые и смотрела на него с печалью.
«И тот был такой же...»
– Олимпик, я... сочувствую в твоём горе, – тихо произнесла она.
Голос у неё был нерешительный, срывающийся от волнения. Карпатия не была уверена, стоило ли ей окликать большой лайнер, не причинит ли она ему боль, послужив живым напоминанием о гибели брата.
– Спасибо тебе, что подобрала шлюпки, – ответил Олимпик.
– Я опоздала.
– Ты сделала всё, что могла.
– Ты должен знать, – Карпатия заговорила уверенно, решившись, наконец. – Твой брат о тебе не забыл. Он о тебе вспоминал в последние минуты, думал о том, чтобы с тобой никогда не случилось беды.
– Откуда ты знаешь?..
– От его шлюпок. Шлюпки маленькие и тихие, говорят мало и только тогда, когда действительно нужно, но всё видят и слышат. Они мне рассказали.
Карпатия вся замерла от тоски, вспомнив разговор со шлюпками Титаника. Они рассказали ей обо всём, что происходило вокруг них в ту ночь. Это было так страшно, что Карпатия знала – шлюпки уже не смогут повторить это никому и никогда.
– Он всегда думал обо мне, – глухо произнёс Олимпик. – Он был мне всех ближе. Но его нет теперь...
– Олимпик, ты не..., – начала было Карпатия, но он перебил её в отчаянии.
– Неужели Титаник появился на свет лишь затем, чтобы в конце концов стать мёртвым металлом? Неужели до конца мира, вечно он будет лежать на дне моря в темноте и холоде? Но за что? За что, Карпатия?
– Олимпик, – тихо сказала она, – нет никакого дна.
Это было так неожиданно, что огромный корабль растерялся.
– Нет... дна? А что есть?
Карпатия серьёзно взглянула на него и произнесла негромко, но уверенно.
– Есть Последнее Море.
– Что?
– Последнее Море. Так оно называется. Но на самом деле это первое море, потому что в нём всё начинается – вся жизнь. И в него же уходят корабли, когда покидают земные моря.
Олимпик молчал, он не ожидал услышать такого.
– Это море большое, – говорила Карпатия, – больше Атлантического океана, больше всего на свете. Просто бескрайнее. В нём вода чистая, прозрачная. Это и не вода даже вовсе, а свет, настоящий свет. И в нём нельзя утонуть, о нет, хотя море очень глубокое. Оно ласковое, мягко держит в своих ладонях, и по нему так легко плыть, и корабли тоже становятся такими лёгкими и быстрыми, какими никогда не смогут быть здесь. И в нём столько путей, и корабль может выбрать для себя любой сам, без капитана и команды. Вот такое оно, Последнее Море, только оно есть, а смерти нет.
Взволнованный Олимпик смотрел на Карпатию. Он боялся и в то же время хотел верить ей. В её словах были жизнь и надежда.
– Это море..., – запинаясь, спросил он, – Оно, наверное, очень далеко отсюда?
Карпатия немного смутилась.
– Я, наверное, плохо объясняю, ты не понимаешь... – проговорила она. – Последнее Море бескрайнее. Понимаешь? Совсем.
– Нет, я понял, что бескрайнее, я спрашиваю, насколько оно отсюда... – Олимпик внезапно запнулся, поражённый догадкой. – Ты хочешь сказать, что оно – везде?.. И здесь тоже?..
– Да. Везде и здесь. И в тебе, и во мне.
– Тогда получается, что Титаник...
– ...всегда будет с тобой, – закончила Карпатия.
Со стороны моря раздался презрительный смешок. В порт входила красавица Мавритания.
– Ах, какая компания! – воскликнула она. – Великий Олимпик и блистательная Карпатия, спасительница утопающих! О чём врёшь, крошечка? Снова рассказываешь сказки о Последнем Море?
– Почему сказки? – сумрачно спросил Олимпик.
– А кто может подтвердить, что правда? Может, кто-то возвращался из этого плавания?
Олимпик не ответил, молчала и Карпатия.
– И даже если бы оно существовало, – добавила Мавритания, – да с таким грузом человеческих жизней на борту, как у Титаника, ни один корабль не смог бы до него доплыть!
Такой болью и яростью захлестнуло Олимпик от этих слов, что перед ним на мгновение померк свет. Не успев ещё опомниться, он вдруг снова услышал голос маленькой Карпатии.
– С таким грузом злости, как у тебя, ты не доплывёшь до него точно. Что с тобой, Мавритания? Тебя же не злые люди строили!
На миг Мавритания опешила. Никогда ещё она не слышала слова против от такого маленького кораблика! Да как она только посмела, эта Карпатия! Но прежде чем атлантическая красавица нашлась, что ответить, Олимпик пришёл в себя и заговорил с яростью в голосе.
– Мавритания! Может быть, ты и самый быстрый лайнер в океане, но знай: лучше в море мне не попадайся. Не знаю, как, но я тебя догоню и утоплю. Выберу момент, когда будешь без пассажиров и утоплю. Не сомневайся в этом.
И снова Мавритания растерялась. Было видно, что она хочет сказать что-то ещё, вероятно, очередную язвительную фразу. Но взгляд Олимпика был страшен, и Мавритания сочла за лучшее промолчать. Тихо и легко проследовала она к дальнему пирсу и остановилась там.
Карпатия, испуганная вспышкой Олимпика, тоже молчала. Он взглянул на неё, мало-помалу успокаиваясь.
– Прости... Я испугал тебя?
– Ничего...
– Спасибо тебе, маленький дружок, – с теплом сказал ей Олимпик. – Не представляешь, что для меня значат твои слова. Они как маяк в тёмном море... Я никогда их не забуду.
– Пожалуйста, не забывай, – попросила его Карпатия. – И не забывай своего брата. И не печалься – ему ведь там, в Последнем Море, тоже грустно от этого.
Она взглянула на берег.
– Мне надо продолжать рейс. Скоро начнётся погрузка. Доброго плавания тебе, Олимпик, когда ты снова выйдешь в море!
– Доброго плавания тебе, Карпатия!
Капитан Рострон, который слышал разговор кораблей, сидя на мостике, улыбнулся.
– Молодец, девочка, – сказал он своему судну. – Ты всё правильно сказала.
– Надеюсь, это поможет ему, – шепнула Карпатия.
– Поможет. Не переживай за него. Уверен, у этого корабля будет долгая и достойная жизнь. Его боль останется с ним, но не сломает его, а быть может, и укрепит.
– Хоть бы сбылись ваши слова! – воскликнула Карпатия.
А капитан Рострон уже не смотрел на лайнер Белой Звезды. Его взгляд был направлен в другую сторону – на Мавританию – и была в нём печаль.