Сибирский тихоход
Вдруг после длинного перерыва.
Предыдущие главы:
Первая
Вторая
Третья
Четвёртая
Пятая
Шестая
Седьмая
Глава восьмая
Люди вернулись, как по волшебству, на следующий день после разговора Олимпика с Карпатией. Конечно, они не могли оставить свой корабль. На него погрузили новые шлюпки, на этот раз несомненно прочные и надёжные. Из-за них на шлюпочной палубе сразу стало страшно тесно, но Олимпик не расстраивался из-за этого. Зато теперь, если с ним вдруг что-то случится, люди смогут спастись.
Он отправился в новый рейс через Атлантику ровно через месяц после гибели Титаника. Корабль плыл, вокруг него волновалось беспокойное море, и ему тоже не было покоя.
читать дальшеСлова Карпатии не спасли Олимпика от боли, но её власть над ним ослабла и уже не тянула его на дно с такой страшной силой. Мысль о том, что брат не перестал быть совсем, что он теперь, хоть и далеко, но есть, всё так же живой и светлый, казалась невероятной, но помогала держаться на плаву.
Боль не сдавалась, она натравила на Олимпика сомнение. Оно проникало в душу, как вода проникает в корпус сквозь мельчайшие течи – тихо, коварно. Что, если Карпатия сказала неправду?.. она такая добрая, она могла придумать эту историю, чтобы утешить его. А если даже она верила, что говорит правду, разве она не может ошибаться?.. Как может быть это удивительное Последнее Море сразу везде?.. Если оно и вокруг него, Олимпика, почему тогда нельзя его увидеть, почему нельзя встретиться с братом снова? Наверное, всё-таки оно очень далеко, а иначе почему из него не возвращаются?.. Может быть, его и вправду вовсе нет на самом деле. И если даже... если всё так, как сказала Карпатия, вдруг Титанику действительно не хватит сил доплыть до тех чистых вод?.. Десятки таких мыслей одолевали Олимпика, и корабль снова замирал от тоски и отчаяния.
Но надежда – самое упрямое чувство на свете. Если уж она поселилась в душе, очень трудно прогнать её оттуда. А огромная любовь к брату заставляла Олимпика верить.
– Светлое Море, – просил он тихо, – если только ты есть, прими моего братишку. Он ни в чём не был виноват, прошу тебя, пусть он живёт. Если же тебя нет... пожалуйста, стань!
А экипаж и пассажиры Олимпика и не подозревали о том, что происходит в его душе. Жизнь на борту лайнера текла своим чередом. Матросы больше не беспокоились о своей безопасности и трудились на вахтах даже усерднее, чем обычно. Капитан Хэддок, которого совершенно вымотали неприятности со шлюпками и командой, тоже чувствовал, что дела идут на поправку, и вместе со своими помощниками уверенно вёл судно вперёд. Пассажиры снова беззаботно прогуливались по палубам, слушали музыку, танцевали, беседовали в салонах, ели в обеденных залах, спали в своих каютах. Словом, вели себя, как обычно, как будто не плыли на борту корабля, близнец которого всего месяц назад затонул и погубил полторы тысячи человек. Если кто-то и чувствовал тревогу по этому поводу, то не выказывал её явно.
И, сами того не подозревая, люди становились союзниками Олимпика в борьбе с болью. Шумная, кипящая жизнь звала его громко и настойчиво, и как мог пароход её не услышать, когда она была буквально в нём самом? Невольно он начал откликаться на зов, снова смотреть на людей, улыбаться их маленьким радостям и сочувствовать огорчениям... и в такие минуты сомнение и тревога оставляли его, хотя Олимпик ещё и не отдавал себе в этом отчёта. Но он чувствовал, что нужен, что о нём заботятся и что он ему самому есть, о ком позаботиться – а это было для него важно сейчас, как никогда.
Но район, где нашёл свою страшную гибель Титаник, Олимпик проплывал, не видя ничего, кроме холодной глубины под собой, не слыша ничего, кроме её вкрадчивого шёпота. Лишь усилием воли пароход вызывал в памяти тихий голос, так искренне говорящий ему о Последнем Море, где нет ни боли, ни смерти. И продолжал плыть, стремясь к далёкому берегу.
А по прибытии в Нью-Йорке на корабль и его команду свалилась новая забота. Едва пассажиры сошли на берег, едва успели снять с Олимпика почту и другие грузы, как на борт пожаловала группа очень серьёзных и деловитых людей. Они представились комиссией по расследованию обстоятельств гибели Титаника и заявили, что хотят подробно изучить однотипный лайнер. Несчастный капитан Хэддок схватился за голову, но делать было нечего – просьбу пришлось удовлетворить.
Члены комиссии облазили пароход вдоль и поперёк, разве что в трубы не заглянули. Особенно тщательно они осмотрели капитанский мостик и радиорубку, все отсеки и переборки, машинное отделение. При этом они всё время что-нибудь измеряли, записывали данные в книжки, обменивались замечаниями и предположениями, без конца повторяя при этом имя Титаника. В довершение всего заставили команду спускать на воду шлюпки, проделывая всё так, как это могло быть в ту роковую ночь в Атлантике...
Всё это было для Олимпика мучительно, потому что напоминало о гибели брата, но он утешал себя мыслями о том, что помогал людям в нужном деле. Ведь если они не узнают, отчего случилась беда с Титаником, то могут в дальнейшем повторить ошибки, которые привели его к катастрофе. Тогда погибнут ещё корабли и люди, и получится, что смерть его брата была напрасной.
Но наконец комиссия закончила работу и оставила пароход в покое. А он так и не понял, к каким выводам они пришли. «Ничего, – думал Олимпик, – главное, чтоб они сами поняли хоть что-то».
Сам для себя он понял только одно. Непотопляемый корабль был волшебной сказкой, которую люди так и не смогли воплотить в жизнь, но искренне поверили в её реальность. И они с Титаником поверили на свою беду. А действительность оказалась простой и страшной: любое судно, если оно ходит по морю, может и пойти ко дну.
Но Олимпик больше не думал о дне. В тот момент, когда американская комиссия проводила на нём испытания со шлюпками, корабль раз и навсегда решил: он будет жить. Пусть в нём навсегда поселилась боль, пусть он остался один на свете, а в море его тоже подстерегают айсберги – пока есть уголь в бункере, команда на вахте, а капитан на мостике, пока могут крутиться винты и есть силы держаться на плаву, он будет жить. Жить долго. Жить всей душой. Лететь по волнам, видеть солнце и звёзды, слышать шум моря и человеческие голоса. За себя и за брата, которому почти не удалось всё это изведать.
И когда-нибудь они встретятся в Последнем Море. Но не теперь.
А люди из компании «Уайт Стар Лайн», владельцы Олимпика, собирались сделать всё возможное для того, чтобы ему помочь. Они тоже решили, что этот корабль должен выжить, даже если по какой-то несчастливой случайности получит такие же повреждения, как и его брат. Но Олимпик этого не знал. Он был очень удивлён, когда однажды (это было уже осенью) его вывели из порта Саутгемптона, не взяв на борт ни грузов, ни пассажиров.
«Куда мы плывём?» – подумал пароход растерянно.
Олимпик стал внимательно прислушиваться к разговорам экипажа и наконец понял. Его вели в Белфаст для того, чтобы там значительно модернизировать. Корабль почувствовал и волнение перед грядущими переменами в себе, и радость от сознания, что люди так о нём заботятся, и смутную тоску от того, что он снова увидит родную верфь, но уже не встретят его там ни Титаник, ни Томас Эндрюс... И ещё какое-то неясное беспокойство вкралось в его душу. Словно он забыл что-то очень важное, и это важное было связано с верфью.
Плывя вдоль английского берега, Олимпик вдруг заметил большой лайнер, идущий встречным курсом. Он как раз выполнял поворот, и скорость его была невысока. Но это не могло обмануть Олимпика. Он узнал и очертания корпуса, и четыре красные с чёрными верхушками трубы. Она, Мавритания! Он почувствовал, как его бросает в жар от гнева, вспомнил и её жестокие слова, сказанные весной в Саутгемптоне, и своё обещание утопить её во что бы то ни стало. Ну, держись, подумал он. Место самое подходящее, берег не так уж далеко, люди, если что, смогут до него добраться, а тебя я во всяком случае оставлю с хорошей дыркой в борту. Удалось бы вырвать штурвал у рулевого...
Корабль был так зол, что впервые в жизни даже не задумывался о последствиях своего поступка. Но в это время пароход Кунард Лайн подошёл ближе, и Олимпик понял, что ошибся. Это была не Мавритания, а её старшая сестра – Лузитания.
Олимпик видел Лузитанию всего несколько раз, но зато много о ней слышал. Как и её младшая сестра, она была очень красива и так же быстра. Олимпик знал, что ещё до его спуска на воду сёстры в течение двух лет били рекорды скорости друг друга, играя Голубой лентой Атлантики, как дети мячиком. Люди и корабли много спорили, кто же из двух красавиц быстрее, пока однажды Мавритания не пересекла океан с такой скоростью, достичь которой Лузитания уже не смогла. Лента навсегда перешла к младшей сестре, но и за старшей осталась слава необыкновенно быстрого лайнера.
Но если по виду и скорости сёстры отличались мало, то характеры у них были совсем несхожи. Лузитания была очень спокойна и немногословна. Когда она, тихая и величественная, входила в порт, то напоминала прекрасную и чуть печальную принцессу, идущую по своему дворцу. Многие корабли по первому впечатлению (зачастую это было впечатление от её сестры) объясняли неразговорчивость Лузитании высокомерием, но понимали свою ошибку, стоило им узнать её поближе. Высокомерия в ней было не больше, чем в игрушечной лодочке. Она была добрым лайнером и всегда была внимательна к окружающим, их горестям и радостям. Немногие слова, которые от неё можно было услышать, звучали не для того, чтобы задеть кого-нибудь, а чтобы помочь и поддержать. Неудивительно, что её любили, в отличие от вредной Мавритании. Некоторые корабли даже поговаривали, что старшая сестра по доброте душевной нарочно уступила младшей в гонке за Голубую ленту. Но когда Лузитания случайно узнала об этих слухах, то задала сплетникам такого жару, что они долго не могли опомниться. Мгновенно она превратилась в совершенное подобие Мавритании и в самых язвительных выражениях высказала своё мнение о тех, кто слишком много болтает и слишком мало думает. Таким образом корабли узнали, во-первых, что и в этом тихом омуте водятся нешуточные черти, а во-вторых, что за младшую сестру Лузитания стоит горой. Это, однако, не значило, что она оправдывала поведение Мавритании. Пожалуй, старшая сестра даже больше всех расстраивалась от её выходок, и, может быть, именно поэтому всегда была немного грустна.
Но всё это Олимпик знал лишь понаслышке. Его знакомство с Лузитанией ограничивалось тем, что несколько раз он здоровался с нею в море, и красавица всегда приветливо ему отвечала. На этот раз она, приблизившись к лайнеру Белой Звезды на достаточное для разговора расстояние, обратилась к нему первая.
– Доброго плавания тебе, Олимпик!
– И тебе доброго плавания, Лузитания!
– Как ты? – спросила она, немного понизив голос.
– Хорошо, плаваю, – ответил он. – Вот сейчас на модернизацию отправили, так что, наверное, надолго пропаду из виду.
– Что ж, это надо, – отозвалась Лузитания. – Желаю тебе, чтобы всё получилось удачно.
– Спасибо.
Лузитания умолкла, и Олимпик уже подумал, что на этом они и разойдутся, но тут она промолвила ещё тише.
– Олимпик, не бери к душе слова моей сестры.
Это она о том случае в Саутгемптоне, тут же понял Олимпик. Но откуда узнала? Вряд ли от самой Мавритании и уж точно не от Карпатии. Должно быть, рассказал кто-то из кораблей, кто был тогда в порту и случайно услышал их разговор.
– Её беда в том, что она такая, – добавила Лузитания, – но я всё равно её люблю.
Олимпик взглянул на Лузитанию – она смотрела спокойно, тая печаль. «Они же сёстры с Мавританией, самые родные корабли друг для друга, – подумал пароход, чувствуя пробуждающуюся тоску, – как Титаник и я».
– Да ничего, – ответил он вслух. – Я уж и не помню, что она говорила-то.
Теперь Лузитания подошла совсем близко. Взгляд её стал теплее.
– Олимпик, мы никогда не забудем о Титанике, – с силой произнесла она. – Он погиб за всех нас – люди получили горький урок и стали бережнее относиться к остальным. Никто из кораблей не забудет этого.
– Спасибо тебе, Лузитания, – ответил он, удивляясь, как всё-таки непохожа она на свою сестру-близнеца.
– И тебе спасибо. И доброго плавания!
Корабли разошлись.
Вскоре Олимпик уже пересёк Ирландское море. До верфи теперь было совсем недалеко.
Он не был здесь семь месяцев. Для корабля этот срок сам по себе большой, а Олимпику и вовсе казалось, что прошла целая вечность. Он чувствовал себя так, будто всё это происходило не с ним. Словно не ему, а другому лайнеру ремонтировали на верфи винт, не его встречали там младший брат и конструктор. И не он уплыл оттуда весной, не зная, что вернётся уже другим.
Да и на самой верфи, конечно, уже всё по-другому, подумал он. Жизнь продолжается, и на стапелях, где когда-то они с Титаником мечтали о будущем, теперь наверняка...
Олимпик внезапно вздрогнул всем корпусом, так что его команда даже испугалась – не напоролись ли они на что-то под водой. Но пароход уже плыл дальше, ошеломлённый внезапно полыхнувшим воспоминанием.
Да. Там на стапелях теперь наверняка строят новый корабль. Люди собирались строить там корабль – такой же, как он сам, такой же, как Титаник. Третий. Там, на верфи, его ждёт брат!..
«Я совсем забыл о нём!» – с ужасом и раскаянием подумал Олимпик.
И вправду, горюя о Титанике, он совсем забыл о том, что у него есть и второй брат!..
Да полно, есть ли?.. В душу корабля снова просочилось холодящее сомнение. Он ничего не знает о Гигантике – такое имя хотели дать люди младшему из трёх лайнеров-близнецов. Была ли вообще начата его постройка?.. Когда Олимпик был на верфи после столкновения с Хоуком – точно нет. Да и после этого вряд ли. Какой там третий корабль, когда люди из-за его, Олимпика, аварий еле достроили Титаник! А потом... потом…
Потом погиб Титаник. И Томас Эндрюс, главный конструктор трёх кораблей. И хотя он был главным, но не единственным – а вдруг люди не смогли без него продолжить то, что он начал?.. Или, разочаровавшись в идее непотопляемого корабля, вовсе не захотели продолжения?..
«Глупости! – мысленно одёрнул Олимпик сам себя. – Не могли люди так поступить! Они не сдаются, они упорные и верные. Они не бросили меня, не бросят и Гигантика. Он есть!.. он наверняка ждёт там, на верфи!»
Мой брат...
Я близко, я скоро приплыву к тебе.
Предыдущие главы:
Первая
Вторая
Третья
Четвёртая
Пятая
Шестая
Седьмая
Глава восьмая
Люди вернулись, как по волшебству, на следующий день после разговора Олимпика с Карпатией. Конечно, они не могли оставить свой корабль. На него погрузили новые шлюпки, на этот раз несомненно прочные и надёжные. Из-за них на шлюпочной палубе сразу стало страшно тесно, но Олимпик не расстраивался из-за этого. Зато теперь, если с ним вдруг что-то случится, люди смогут спастись.
Он отправился в новый рейс через Атлантику ровно через месяц после гибели Титаника. Корабль плыл, вокруг него волновалось беспокойное море, и ему тоже не было покоя.
читать дальшеСлова Карпатии не спасли Олимпика от боли, но её власть над ним ослабла и уже не тянула его на дно с такой страшной силой. Мысль о том, что брат не перестал быть совсем, что он теперь, хоть и далеко, но есть, всё так же живой и светлый, казалась невероятной, но помогала держаться на плаву.
Боль не сдавалась, она натравила на Олимпика сомнение. Оно проникало в душу, как вода проникает в корпус сквозь мельчайшие течи – тихо, коварно. Что, если Карпатия сказала неправду?.. она такая добрая, она могла придумать эту историю, чтобы утешить его. А если даже она верила, что говорит правду, разве она не может ошибаться?.. Как может быть это удивительное Последнее Море сразу везде?.. Если оно и вокруг него, Олимпика, почему тогда нельзя его увидеть, почему нельзя встретиться с братом снова? Наверное, всё-таки оно очень далеко, а иначе почему из него не возвращаются?.. Может быть, его и вправду вовсе нет на самом деле. И если даже... если всё так, как сказала Карпатия, вдруг Титанику действительно не хватит сил доплыть до тех чистых вод?.. Десятки таких мыслей одолевали Олимпика, и корабль снова замирал от тоски и отчаяния.
Но надежда – самое упрямое чувство на свете. Если уж она поселилась в душе, очень трудно прогнать её оттуда. А огромная любовь к брату заставляла Олимпика верить.
– Светлое Море, – просил он тихо, – если только ты есть, прими моего братишку. Он ни в чём не был виноват, прошу тебя, пусть он живёт. Если же тебя нет... пожалуйста, стань!
А экипаж и пассажиры Олимпика и не подозревали о том, что происходит в его душе. Жизнь на борту лайнера текла своим чередом. Матросы больше не беспокоились о своей безопасности и трудились на вахтах даже усерднее, чем обычно. Капитан Хэддок, которого совершенно вымотали неприятности со шлюпками и командой, тоже чувствовал, что дела идут на поправку, и вместе со своими помощниками уверенно вёл судно вперёд. Пассажиры снова беззаботно прогуливались по палубам, слушали музыку, танцевали, беседовали в салонах, ели в обеденных залах, спали в своих каютах. Словом, вели себя, как обычно, как будто не плыли на борту корабля, близнец которого всего месяц назад затонул и погубил полторы тысячи человек. Если кто-то и чувствовал тревогу по этому поводу, то не выказывал её явно.
И, сами того не подозревая, люди становились союзниками Олимпика в борьбе с болью. Шумная, кипящая жизнь звала его громко и настойчиво, и как мог пароход её не услышать, когда она была буквально в нём самом? Невольно он начал откликаться на зов, снова смотреть на людей, улыбаться их маленьким радостям и сочувствовать огорчениям... и в такие минуты сомнение и тревога оставляли его, хотя Олимпик ещё и не отдавал себе в этом отчёта. Но он чувствовал, что нужен, что о нём заботятся и что он ему самому есть, о ком позаботиться – а это было для него важно сейчас, как никогда.
Но район, где нашёл свою страшную гибель Титаник, Олимпик проплывал, не видя ничего, кроме холодной глубины под собой, не слыша ничего, кроме её вкрадчивого шёпота. Лишь усилием воли пароход вызывал в памяти тихий голос, так искренне говорящий ему о Последнем Море, где нет ни боли, ни смерти. И продолжал плыть, стремясь к далёкому берегу.
А по прибытии в Нью-Йорке на корабль и его команду свалилась новая забота. Едва пассажиры сошли на берег, едва успели снять с Олимпика почту и другие грузы, как на борт пожаловала группа очень серьёзных и деловитых людей. Они представились комиссией по расследованию обстоятельств гибели Титаника и заявили, что хотят подробно изучить однотипный лайнер. Несчастный капитан Хэддок схватился за голову, но делать было нечего – просьбу пришлось удовлетворить.
Члены комиссии облазили пароход вдоль и поперёк, разве что в трубы не заглянули. Особенно тщательно они осмотрели капитанский мостик и радиорубку, все отсеки и переборки, машинное отделение. При этом они всё время что-нибудь измеряли, записывали данные в книжки, обменивались замечаниями и предположениями, без конца повторяя при этом имя Титаника. В довершение всего заставили команду спускать на воду шлюпки, проделывая всё так, как это могло быть в ту роковую ночь в Атлантике...
Всё это было для Олимпика мучительно, потому что напоминало о гибели брата, но он утешал себя мыслями о том, что помогал людям в нужном деле. Ведь если они не узнают, отчего случилась беда с Титаником, то могут в дальнейшем повторить ошибки, которые привели его к катастрофе. Тогда погибнут ещё корабли и люди, и получится, что смерть его брата была напрасной.
Но наконец комиссия закончила работу и оставила пароход в покое. А он так и не понял, к каким выводам они пришли. «Ничего, – думал Олимпик, – главное, чтоб они сами поняли хоть что-то».
Сам для себя он понял только одно. Непотопляемый корабль был волшебной сказкой, которую люди так и не смогли воплотить в жизнь, но искренне поверили в её реальность. И они с Титаником поверили на свою беду. А действительность оказалась простой и страшной: любое судно, если оно ходит по морю, может и пойти ко дну.
Но Олимпик больше не думал о дне. В тот момент, когда американская комиссия проводила на нём испытания со шлюпками, корабль раз и навсегда решил: он будет жить. Пусть в нём навсегда поселилась боль, пусть он остался один на свете, а в море его тоже подстерегают айсберги – пока есть уголь в бункере, команда на вахте, а капитан на мостике, пока могут крутиться винты и есть силы держаться на плаву, он будет жить. Жить долго. Жить всей душой. Лететь по волнам, видеть солнце и звёзды, слышать шум моря и человеческие голоса. За себя и за брата, которому почти не удалось всё это изведать.
И когда-нибудь они встретятся в Последнем Море. Но не теперь.
А люди из компании «Уайт Стар Лайн», владельцы Олимпика, собирались сделать всё возможное для того, чтобы ему помочь. Они тоже решили, что этот корабль должен выжить, даже если по какой-то несчастливой случайности получит такие же повреждения, как и его брат. Но Олимпик этого не знал. Он был очень удивлён, когда однажды (это было уже осенью) его вывели из порта Саутгемптона, не взяв на борт ни грузов, ни пассажиров.
«Куда мы плывём?» – подумал пароход растерянно.
Олимпик стал внимательно прислушиваться к разговорам экипажа и наконец понял. Его вели в Белфаст для того, чтобы там значительно модернизировать. Корабль почувствовал и волнение перед грядущими переменами в себе, и радость от сознания, что люди так о нём заботятся, и смутную тоску от того, что он снова увидит родную верфь, но уже не встретят его там ни Титаник, ни Томас Эндрюс... И ещё какое-то неясное беспокойство вкралось в его душу. Словно он забыл что-то очень важное, и это важное было связано с верфью.
Плывя вдоль английского берега, Олимпик вдруг заметил большой лайнер, идущий встречным курсом. Он как раз выполнял поворот, и скорость его была невысока. Но это не могло обмануть Олимпика. Он узнал и очертания корпуса, и четыре красные с чёрными верхушками трубы. Она, Мавритания! Он почувствовал, как его бросает в жар от гнева, вспомнил и её жестокие слова, сказанные весной в Саутгемптоне, и своё обещание утопить её во что бы то ни стало. Ну, держись, подумал он. Место самое подходящее, берег не так уж далеко, люди, если что, смогут до него добраться, а тебя я во всяком случае оставлю с хорошей дыркой в борту. Удалось бы вырвать штурвал у рулевого...
Корабль был так зол, что впервые в жизни даже не задумывался о последствиях своего поступка. Но в это время пароход Кунард Лайн подошёл ближе, и Олимпик понял, что ошибся. Это была не Мавритания, а её старшая сестра – Лузитания.
Олимпик видел Лузитанию всего несколько раз, но зато много о ней слышал. Как и её младшая сестра, она была очень красива и так же быстра. Олимпик знал, что ещё до его спуска на воду сёстры в течение двух лет били рекорды скорости друг друга, играя Голубой лентой Атлантики, как дети мячиком. Люди и корабли много спорили, кто же из двух красавиц быстрее, пока однажды Мавритания не пересекла океан с такой скоростью, достичь которой Лузитания уже не смогла. Лента навсегда перешла к младшей сестре, но и за старшей осталась слава необыкновенно быстрого лайнера.
Но если по виду и скорости сёстры отличались мало, то характеры у них были совсем несхожи. Лузитания была очень спокойна и немногословна. Когда она, тихая и величественная, входила в порт, то напоминала прекрасную и чуть печальную принцессу, идущую по своему дворцу. Многие корабли по первому впечатлению (зачастую это было впечатление от её сестры) объясняли неразговорчивость Лузитании высокомерием, но понимали свою ошибку, стоило им узнать её поближе. Высокомерия в ней было не больше, чем в игрушечной лодочке. Она была добрым лайнером и всегда была внимательна к окружающим, их горестям и радостям. Немногие слова, которые от неё можно было услышать, звучали не для того, чтобы задеть кого-нибудь, а чтобы помочь и поддержать. Неудивительно, что её любили, в отличие от вредной Мавритании. Некоторые корабли даже поговаривали, что старшая сестра по доброте душевной нарочно уступила младшей в гонке за Голубую ленту. Но когда Лузитания случайно узнала об этих слухах, то задала сплетникам такого жару, что они долго не могли опомниться. Мгновенно она превратилась в совершенное подобие Мавритании и в самых язвительных выражениях высказала своё мнение о тех, кто слишком много болтает и слишком мало думает. Таким образом корабли узнали, во-первых, что и в этом тихом омуте водятся нешуточные черти, а во-вторых, что за младшую сестру Лузитания стоит горой. Это, однако, не значило, что она оправдывала поведение Мавритании. Пожалуй, старшая сестра даже больше всех расстраивалась от её выходок, и, может быть, именно поэтому всегда была немного грустна.
Но всё это Олимпик знал лишь понаслышке. Его знакомство с Лузитанией ограничивалось тем, что несколько раз он здоровался с нею в море, и красавица всегда приветливо ему отвечала. На этот раз она, приблизившись к лайнеру Белой Звезды на достаточное для разговора расстояние, обратилась к нему первая.
– Доброго плавания тебе, Олимпик!
– И тебе доброго плавания, Лузитания!
– Как ты? – спросила она, немного понизив голос.
– Хорошо, плаваю, – ответил он. – Вот сейчас на модернизацию отправили, так что, наверное, надолго пропаду из виду.
– Что ж, это надо, – отозвалась Лузитания. – Желаю тебе, чтобы всё получилось удачно.
– Спасибо.
Лузитания умолкла, и Олимпик уже подумал, что на этом они и разойдутся, но тут она промолвила ещё тише.
– Олимпик, не бери к душе слова моей сестры.
Это она о том случае в Саутгемптоне, тут же понял Олимпик. Но откуда узнала? Вряд ли от самой Мавритании и уж точно не от Карпатии. Должно быть, рассказал кто-то из кораблей, кто был тогда в порту и случайно услышал их разговор.
– Её беда в том, что она такая, – добавила Лузитания, – но я всё равно её люблю.
Олимпик взглянул на Лузитанию – она смотрела спокойно, тая печаль. «Они же сёстры с Мавританией, самые родные корабли друг для друга, – подумал пароход, чувствуя пробуждающуюся тоску, – как Титаник и я».
– Да ничего, – ответил он вслух. – Я уж и не помню, что она говорила-то.
Теперь Лузитания подошла совсем близко. Взгляд её стал теплее.
– Олимпик, мы никогда не забудем о Титанике, – с силой произнесла она. – Он погиб за всех нас – люди получили горький урок и стали бережнее относиться к остальным. Никто из кораблей не забудет этого.
– Спасибо тебе, Лузитания, – ответил он, удивляясь, как всё-таки непохожа она на свою сестру-близнеца.
– И тебе спасибо. И доброго плавания!
Корабли разошлись.
Вскоре Олимпик уже пересёк Ирландское море. До верфи теперь было совсем недалеко.
Он не был здесь семь месяцев. Для корабля этот срок сам по себе большой, а Олимпику и вовсе казалось, что прошла целая вечность. Он чувствовал себя так, будто всё это происходило не с ним. Словно не ему, а другому лайнеру ремонтировали на верфи винт, не его встречали там младший брат и конструктор. И не он уплыл оттуда весной, не зная, что вернётся уже другим.
Да и на самой верфи, конечно, уже всё по-другому, подумал он. Жизнь продолжается, и на стапелях, где когда-то они с Титаником мечтали о будущем, теперь наверняка...
Олимпик внезапно вздрогнул всем корпусом, так что его команда даже испугалась – не напоролись ли они на что-то под водой. Но пароход уже плыл дальше, ошеломлённый внезапно полыхнувшим воспоминанием.
Да. Там на стапелях теперь наверняка строят новый корабль. Люди собирались строить там корабль – такой же, как он сам, такой же, как Титаник. Третий. Там, на верфи, его ждёт брат!..
«Я совсем забыл о нём!» – с ужасом и раскаянием подумал Олимпик.
И вправду, горюя о Титанике, он совсем забыл о том, что у него есть и второй брат!..
Да полно, есть ли?.. В душу корабля снова просочилось холодящее сомнение. Он ничего не знает о Гигантике – такое имя хотели дать люди младшему из трёх лайнеров-близнецов. Была ли вообще начата его постройка?.. Когда Олимпик был на верфи после столкновения с Хоуком – точно нет. Да и после этого вряд ли. Какой там третий корабль, когда люди из-за его, Олимпика, аварий еле достроили Титаник! А потом... потом…
Потом погиб Титаник. И Томас Эндрюс, главный конструктор трёх кораблей. И хотя он был главным, но не единственным – а вдруг люди не смогли без него продолжить то, что он начал?.. Или, разочаровавшись в идее непотопляемого корабля, вовсе не захотели продолжения?..
«Глупости! – мысленно одёрнул Олимпик сам себя. – Не могли люди так поступить! Они не сдаются, они упорные и верные. Они не бросили меня, не бросят и Гигантика. Он есть!.. он наверняка ждёт там, на верфи!»
Мой брат...
Я близко, я скоро приплыву к тебе.
@темы: Путь корабля
-
-
29.11.2011 в 16:28-
-
29.11.2011 в 17:14Я кое-что поправила по тексту по твоим советам.