Сибирский тихоход
Содержит размышлизмы о войне, наполненные глубоким, как место крушения Титаника, смыслом. Кроме того в ней впервые ненадолго мелькает Император-Беренгария.
читать дальше
Глава девятая
В апреле 1913 года Олимпик вышел в первый после реконструкции рейс. За полгода, проведённые на верфи, он сильно изменился. Ему укрепили обшивку так, чтобы даже самый подлый айсберг не смог её пропороть. На случай, если подобное вдруг случится, подняли переборки, и теперь даже с шестью затопленными отсеками Олимпик мог бы оставаться на плаву. Наконец, ему установили новые шлюпбалки, повыше прежних, так, что шлюпки на палубе могли теперь стоять одна над другой. Это были крепкие шлюпки, в которых и люди, и сам Олимпик были полностью уверены.
Перемены произошли и в его душе. Как и предсказывал капитан Рострон, боль потери не покинула Олимпика совсем, только затаилась где-то глубоко и уснула. Временами эта безбилетная пассажирка просыпалась, разбуженная внезапным воспоминанием, и шептала кораблю – я здесь, буду с тобой до последнего твоего рейса, не надейся от меня избавиться... Но это случалось всё реже. И невидимую линию в океане, роковой меридиан, на котором погиб Титаник, Олимпик пересекал теперь спокойно, иногда даже не замечая.
Но это не значило, что Олимпик забыл своего брата. Нет, он бережно хранил в памяти его светлый, радостный образ. И то, что в сознании людей Титаник превратился в мрачный символ беды, посланной свыше кары, несказанно огорчало лайнер.
«Если б они только знали, – не раз думал Олимпик, – какой он на самом деле!.. Если бы я мог им рассказать!..»
Но сказать так, чтобы люди услышали, было не в его силах. Олимпик мог только продолжать плавать, делать это как можно лучше, чтобы его пассажиры были довольны. Пусть, думал лайнер, люди увидят, что он, близнец Титаника – хорошее, надёжное судно. Тогда, быть может, изменится к лучшему и их отношение к погибшему кораблю, они поймут, что он никому не хотел причинить зла.
И Олимпик выполнял своё намерение со всем старанием. После модернизации это было ему проще. Он стал крепче, увеличился в тоннаже, к тому же и удобств для пассажиров у него на борту прибавилось. И люди потянулись к Олимпику. Они полюбили плавать с ним ещё больше, чем до катастрофы Титаника, забыв о том, что оба лайнера были одинаковы.
Аварий больше не было. Словно чья-то невидимая рука хранила старшего брата Титаника. Жизнь Олимпика текла почти счастливо. Прошлое тревожило его всё меньше, а мысли о будущем омрачало только беспокойство о судьбе его самого младшего брата – Гигантика.
Олимпику так и не удалось встретиться с ним на верфи. Либо он был ещё на стапелях, где старший брат не мог его увидеть, либо... Олимпик не хотел думать о плохом. Находясь в доке, где рабочие занимались его модернизацией, он жадно слушал их разговоры – не скажут ли они что-нибудь о Гигантике. Но имя младшего из трёх кораблей за полгода не прозвучало ни разу. Словно и не планировали никогда его постройку.
Олимпик всё же не терял надежды. Он уже понимал, что люди не всесильны, и построить такой большой корабль, как он, как Титаник, для них вовсе не простая задача. Трудностей сколько угодно – не хватает рабочих рук, времени, денег... Да мало ли ещё чего. Но корабль непременно будет построен. Ведь ему, Олимпику, нужен не только брат – ему нужен сильный, надёжный партнёр на трансатлантической линии. Люди должны это хорошо понимать.
Только в марте следующего, 1914 года Олимпик, наконец, узнал из разговора своих пассажиров, что его брат действительно существовал и недавно был спущен на воду в Белфасте. Вот только звали его не Гигантиком. Новому кораблю дали имя проще – Британик.
Не сказать, как Олимпик был рад, как воодушевила его надежда на скорую встречу с братом. Он ждал Британика, он внимательно слушал разговоры в своих залах, надеясь узнать от людей ещё что-нибудь о нём. К сожалению, пассажиры мало говорили о кораблях. Их волновали более земные проблемы – их дома, семьи, работа. Да ещё война... В последнее время люди стали вспоминать о ней как-то уж слишком часто.
Впервые Олимпик услышал о войне от Томаса Эндрюса. Тогда конструктор сказал им с Титаником, что это единственное, что может погубить их, непотопляемых. Он, правда, не объяснил, что такое эта война и чем опасна, но уверил братьев, что её ни за что не будет. Олимпик, однако, всё равно остался обеспокоен и позже, уже в начале своей карьеры в Атлантике, спросил о войне старшего товарища, Океаника. Тот долго молчал, а потом произнёс тихо и сурово:
– Война – это страшное дело, Олимпик, хуже некуда.
– Но что же это такое? – взволнованно спросил молодой лайнер.
– Как бы объяснить, чтоб ты сразу понял... Видел ты когда-нибудь, как люди ссорятся?
– И даже дерутся. И всё из-за какой-нибудь мелочи... Видел, конечно.
– Далеко не всем людям удаётся разрешить свои конфликты мирно. И не привлекая других к тому же. Часто так бывает – ссорятся двое, потом к ним подтягиваются ещё люди, некоторые встают на сторону одного из ссорящихся, другие на сторону его соперника... Ругаются, иногда до драки доходит, а иногда и до убийства. А теперь представь себе, что ссорятся целые страны.
– Так бывает?..
– О, чаще, чем стоило бы. Только мелочи, из-за которых они ссорятся, крупнее, чем у отдельных людей. И последствия этих конфликтов ужаснее. Людям уже недостаточно просто ругаться, нужно непременно убивать друг друга... Многие гибнут. И продолжается это, я слышал, иногда веками. Это и есть война, Олимпик.
– Но почему?.. Зачем людям убивать друг друга?.. Я не замечал, чтобы они так друг друга ненавидели...
– Здесь дело не в ненависти. У людей есть правители. Они начинают войны. Остальной народ должен идти за ними, даже если не хочет воевать. Как мы, корабли, не можем плыть, куда хотим, а только туда, куда повернут штурвал.
– Но это же совсем разное. Люди нас создали. Мы не можем им не подчиняться. Но почему народ идёт за этими своими правителями? Зачем люди убивают друг друга по их воле?
– Я не знаю этого. Могу только догадываться, что у народа тоже есть какой-то штурвал или что-то вроде. И правители держат его в своих руках.
Олимпик никак не мог этого понять.
– Если даже ты прав, и этот штурвал есть... что же народ не может его сам удержать? Народ – это ведь люди... много людей то есть. Нами же люди правят, а сами собой?..
– Правят, – согласился Океаник. – Но представь, что к твоему штурвалу разом сбежался весь экипаж, и каждый крутит его в ту сторону, в какую сочтёт нужным. Далеко ты уплывёшь?
Олимпик понял, что Океаник прав, и умолк. Но ненадолго
– Конечно, капитан... то есть, правитель должен быть один, – признал он. – Но зачем же давать штурвал тому, кто ведёт по такому страшному пути?.. Неужели другой правитель, который не начнёт войну, не может встать на его место?
– А ты опять же представь, что к твоему капитану Смиту подойдёт кто-то посторонний и скажет ему: «Мистер, а дайте-ка мне порулить!» Что сделает Смит? В лучшем случае обругает этого человека и выдворит его с мостика. О, человеческие правители держатся за власть гораздо крепче, чем наши капитаны за своё место! Они так просто не отдадут штурвала никому.
– Но даже у нас капитаны всё-таки меняются.
– И у людей, разумеется, тоже. Но...
Впервые Океаник растерянно умолк.
– Я не знаю, Олимпик, почему так происходит, – сказал он наконец. – Может быть, люди не умеют выбирать хороших капи… то есть, правителей. А может, это слишком трудная задача – вести народ. И никто не может с ней справиться по-настоящему хорошо.
– Мне кажется, – задумчиво сказал Олимпик, – мистер Эндрюс, мой конструктор, справился бы. Непременно бы справился. Он не начал бы войну.
Океаник улыбнулся.
– Может быть. Но твой мистер Эндрюс не правит людьми. Он строит корабли. И пусть продолжает этим заниматься. Один хороший судостроитель стоит сотни плохих правителей.
– Он, кстати, – вспомнил Олимпик, – нам с Титаником говорил, что войны не будет.
На этот раз Океаник только невесело усмехнулся.
– Твой конструктор добрый человек, и он не хочет войны, как и все добрые люди. Потому и говорит, что её не будет. Но он ошибается. Война будет. Это вопрос времени – когда.
Теперь, вспоминая этот разговор с Океаником, Олимпик в смятении чувствовал, что тот был прав. Война должна была случиться. Люди её ждали – лайнер понимал это по их же словам. Великобритания хотела воевать с Германией. Из-за чего – Олимпик тоже скоро понял. Германцы хотели заполучить колонии Великобритании, а англичане не хотели их отдавать.
«Не понимаю, – думал Олимпик, – всё равно не понимаю. Если Германии так нужны эти колонии, почему нельзя как-то их поделить с нашей страной? Или на что-нибудь поменяться. Или... В общем, как-то договориться мирно! Зачем обязательно воевать и убивать людей? Разве этим можно что-то доказать?»
Конечно, Олимпик был наивен. Он ничего не знал ни об устройстве государства, ни о мировой политике. Он знал только одно – страшно, когда гибнут люди. И совсем ужасно и бессмысленно, когда они гибнут от рук себе подобных. Лайнер был убеждён, что и сами люди это понимают, и верил, что они смогут найти мирное решение возникшего между государствами конфликта.
Если бы только Олимпик знал, к какой катастрофе месяц за месяцем приближался мир! Вражда зрела не только между Великобританией и Германией. В неё включились так же Франция и Австро-Венгрия, Российская и Османская империи. В других европейских странах тоже было неспокойно, и даже за океаном в Соединённых Штатах росла тревога. Человечество неуклонно шло к тому, что спустя многие годы историки назвали Первой мировой войной.
Но Олимпик действительно не мог этого предугадать. Да что Олимпик – и сами-то люди не представляли себе масштабов грядущего бедствия. Они были уверены, что война, если и начнётся, не продлится долго. И никто не предполагал, что она радикально изменит весь мир.
Однажды (это было уже в мае 1914 года), когда Олимпик скучал в порту Нью-Йорка, ожидая погрузки, он вдруг услышал громоподобный, раскатившийся над водой возглас:
– Олимпик, дружище! Сколько рейсов не виделись! Чёрт, ты здорово выглядишь, скажу я тебе!
В порт величаво вошёл германский лайнер Император по прозвищу Колосс Атлантики. Это был молодой корабль, его спустили на воду только в мае 12 года, и плавал он ещё совсем недолго. С тоннажем в 52000 тонн он и впрямь был настоящим колоссом, больше Олимпика и даже Титаника. Германцы и построили его затем, чтобы превзойти британских братьев-лайнеров. Но Император, как и Олимпик, не был склонен к соперничеству. Он был вполне уверен, что соперничать с ним некому и незачем – так оно на самом деле и было.
Темперамент этого огромного корабля был чудовищен. Имея воистину королевские размеры, своим поведением Император более напоминал шута. Он без конца валял дурака, подкалывал собеседников (впрочем, как правило, безобидно) и смеялся так оглушительно, что самые маленькие кораблики в порту даже вздрагивали. Это было не только очень большое, но и невероятно шумное судно.
У Императора была нарушена остойчивость, и из-за этого в плавании он постоянно немного кренился с борта на борт. В сочетании с большими размерами это привело к тому, что другие корабли за глаза стали называть его увальнем. А Мавритания однажды и вовсе сказала ему это напрямую. В ответ германский лайнер так расхохотался, что у красавицы из Кунард Лайн по всему корпусу прошёл гул.
– Знаешь, когда меня спустили на воду, у нас в Германии случилось наводнение, – всё ещё смеясь, сообщил Император Мавритании. – Море вышло из берегов, представляешь? Не веришь? Моё императорское слово! Я и вправду здоровый, что верно, то верно!
Он нисколечко не обиделся, чем в свою очередь страшно обидел Мавританию. С тех пор она была твёрдо уверена в том, что у германского парохода не все дома. Впрочем, многие корабли разделяли её мнение.
Но не Олимпик. Хотя с Императором ему случалось встретиться всего несколько раз, этот пароход был ему симпатичен тем, что всегда был весел и заражал своим оптимизмом всех вокруг. Колосс Атлантики также относился к лайнеру Белой Звезды доброжелательно – как и почти ко всем другим кораблям.
Бодро попыхивая двумя из трёх своих огромных труб, германский великан приблизился к Олимпику и весело спросил:
– А что, приятель, люди говорят, у Британии с Германией война намечается? Ну что, повоюем с тобой, как считаешь?
Олимпик на минуту даже дар речи потерял.
– Мы с тобой?.. – наконец пробормотал он. – Зачем нам воевать с тобой? Мы не были врагами раньше, почему сейчас должны...
– Ну, а как? Нами-то люди правят. Вот скажут тебе меня потопить, что будешь делать?
– Ничего. Я никого не стану топить. Я мирный корабль, и не для того живу, чтобы...
Но Император уже не слушал Олимпика – он хохотал.
– Ну и наивный же ты, ничего не стоит тебя одурачить! – воскликнул он. – Не бойся, не заставят тебя никого топить, да и тебя никто не потопит. Нам, пассажирским лайнерам, война вовсе не страшна. Вот увидишь, начнётся она, поставят нас на прикол, и будем спокойно ржаветь... то есть, что я говорю – отдыхать, конечно! – пока всё не закончится, а потом...
– Император, – перебил его Олимпик, – я не хочу войны. Я не хочу, чтобы гибли люди.
Германский пароход внезапно посерьёзнел, став совсем на себя непохожим.
– Ну а кто ж этого хочет, дружочек? Даже сами люди не хотят. Но, – вдруг снова весело добавил он, – ты не сомневайся, что бы там между людьми ни было, я тебе, да и всем британским пароходам, всегда буду другом! Императорское слово!
– Спасибо тебе, Император, – с чувством сказал Олимпик. – Я тоже останусь тебе другом.
– Во! – радостно взревел Император. – Решено, значит! Отлично! Так мы через любую войну прорвёмся! А может, её и не будет вовсе... Ну, скорой погрузки и доброго плавания тебе, Олимпик!
«А может, её и не будет вовсе...»
В течение следующих нескольких месяцев Олимпик то и дело с надеждой повторял эти слова. В конце концов, мистер Эндрюс говорил... Увы, корабль уже знал, что даже и любимый им конструктор ошибался, а люди... он ещё не мог постичь всего, что творилось в их душах.
Четвёртого августа 1912 года лайнер снова был на пути в Нью-Йорк. Как обычно, он наблюдал за жизнью пассажиров, смотрел, как возятся в машинном отделении несущие вахту матросы, рассеянно слушал звуки вальса, который играл оркестр. Океан вокруг был чист и безмятежен, небо над ним безоблачно, и всё это наполняло душу корабля покоем. Потому когда прилетел внезапный тревожный радиосигнал, Олимпик даже не услышал его. Он понял, что случилось страшное, только когда бледный, взволнованный радист вбежал на капитанский мостик и доложил Герберту Хэддоку, что Великобритания объявила Германии войну.
Мгновенно тревога охватила всех офицеров лайнера. Помрачневший капитан Хэддок приказал дать полный, самый полный вперёд. Корабль, стремительно увеличивая скорость, двинулся к американскому берегу, словно убегая от грозной, следующей за ним по пятам беды.
Война началась.
читать дальше
Глава девятая
В апреле 1913 года Олимпик вышел в первый после реконструкции рейс. За полгода, проведённые на верфи, он сильно изменился. Ему укрепили обшивку так, чтобы даже самый подлый айсберг не смог её пропороть. На случай, если подобное вдруг случится, подняли переборки, и теперь даже с шестью затопленными отсеками Олимпик мог бы оставаться на плаву. Наконец, ему установили новые шлюпбалки, повыше прежних, так, что шлюпки на палубе могли теперь стоять одна над другой. Это были крепкие шлюпки, в которых и люди, и сам Олимпик были полностью уверены.
Перемены произошли и в его душе. Как и предсказывал капитан Рострон, боль потери не покинула Олимпика совсем, только затаилась где-то глубоко и уснула. Временами эта безбилетная пассажирка просыпалась, разбуженная внезапным воспоминанием, и шептала кораблю – я здесь, буду с тобой до последнего твоего рейса, не надейся от меня избавиться... Но это случалось всё реже. И невидимую линию в океане, роковой меридиан, на котором погиб Титаник, Олимпик пересекал теперь спокойно, иногда даже не замечая.
Но это не значило, что Олимпик забыл своего брата. Нет, он бережно хранил в памяти его светлый, радостный образ. И то, что в сознании людей Титаник превратился в мрачный символ беды, посланной свыше кары, несказанно огорчало лайнер.
«Если б они только знали, – не раз думал Олимпик, – какой он на самом деле!.. Если бы я мог им рассказать!..»
Но сказать так, чтобы люди услышали, было не в его силах. Олимпик мог только продолжать плавать, делать это как можно лучше, чтобы его пассажиры были довольны. Пусть, думал лайнер, люди увидят, что он, близнец Титаника – хорошее, надёжное судно. Тогда, быть может, изменится к лучшему и их отношение к погибшему кораблю, они поймут, что он никому не хотел причинить зла.
И Олимпик выполнял своё намерение со всем старанием. После модернизации это было ему проще. Он стал крепче, увеличился в тоннаже, к тому же и удобств для пассажиров у него на борту прибавилось. И люди потянулись к Олимпику. Они полюбили плавать с ним ещё больше, чем до катастрофы Титаника, забыв о том, что оба лайнера были одинаковы.
Аварий больше не было. Словно чья-то невидимая рука хранила старшего брата Титаника. Жизнь Олимпика текла почти счастливо. Прошлое тревожило его всё меньше, а мысли о будущем омрачало только беспокойство о судьбе его самого младшего брата – Гигантика.
Олимпику так и не удалось встретиться с ним на верфи. Либо он был ещё на стапелях, где старший брат не мог его увидеть, либо... Олимпик не хотел думать о плохом. Находясь в доке, где рабочие занимались его модернизацией, он жадно слушал их разговоры – не скажут ли они что-нибудь о Гигантике. Но имя младшего из трёх кораблей за полгода не прозвучало ни разу. Словно и не планировали никогда его постройку.
Олимпик всё же не терял надежды. Он уже понимал, что люди не всесильны, и построить такой большой корабль, как он, как Титаник, для них вовсе не простая задача. Трудностей сколько угодно – не хватает рабочих рук, времени, денег... Да мало ли ещё чего. Но корабль непременно будет построен. Ведь ему, Олимпику, нужен не только брат – ему нужен сильный, надёжный партнёр на трансатлантической линии. Люди должны это хорошо понимать.
Только в марте следующего, 1914 года Олимпик, наконец, узнал из разговора своих пассажиров, что его брат действительно существовал и недавно был спущен на воду в Белфасте. Вот только звали его не Гигантиком. Новому кораблю дали имя проще – Британик.
Не сказать, как Олимпик был рад, как воодушевила его надежда на скорую встречу с братом. Он ждал Британика, он внимательно слушал разговоры в своих залах, надеясь узнать от людей ещё что-нибудь о нём. К сожалению, пассажиры мало говорили о кораблях. Их волновали более земные проблемы – их дома, семьи, работа. Да ещё война... В последнее время люди стали вспоминать о ней как-то уж слишком часто.
Впервые Олимпик услышал о войне от Томаса Эндрюса. Тогда конструктор сказал им с Титаником, что это единственное, что может погубить их, непотопляемых. Он, правда, не объяснил, что такое эта война и чем опасна, но уверил братьев, что её ни за что не будет. Олимпик, однако, всё равно остался обеспокоен и позже, уже в начале своей карьеры в Атлантике, спросил о войне старшего товарища, Океаника. Тот долго молчал, а потом произнёс тихо и сурово:
– Война – это страшное дело, Олимпик, хуже некуда.
– Но что же это такое? – взволнованно спросил молодой лайнер.
– Как бы объяснить, чтоб ты сразу понял... Видел ты когда-нибудь, как люди ссорятся?
– И даже дерутся. И всё из-за какой-нибудь мелочи... Видел, конечно.
– Далеко не всем людям удаётся разрешить свои конфликты мирно. И не привлекая других к тому же. Часто так бывает – ссорятся двое, потом к ним подтягиваются ещё люди, некоторые встают на сторону одного из ссорящихся, другие на сторону его соперника... Ругаются, иногда до драки доходит, а иногда и до убийства. А теперь представь себе, что ссорятся целые страны.
– Так бывает?..
– О, чаще, чем стоило бы. Только мелочи, из-за которых они ссорятся, крупнее, чем у отдельных людей. И последствия этих конфликтов ужаснее. Людям уже недостаточно просто ругаться, нужно непременно убивать друг друга... Многие гибнут. И продолжается это, я слышал, иногда веками. Это и есть война, Олимпик.
– Но почему?.. Зачем людям убивать друг друга?.. Я не замечал, чтобы они так друг друга ненавидели...
– Здесь дело не в ненависти. У людей есть правители. Они начинают войны. Остальной народ должен идти за ними, даже если не хочет воевать. Как мы, корабли, не можем плыть, куда хотим, а только туда, куда повернут штурвал.
– Но это же совсем разное. Люди нас создали. Мы не можем им не подчиняться. Но почему народ идёт за этими своими правителями? Зачем люди убивают друг друга по их воле?
– Я не знаю этого. Могу только догадываться, что у народа тоже есть какой-то штурвал или что-то вроде. И правители держат его в своих руках.
Олимпик никак не мог этого понять.
– Если даже ты прав, и этот штурвал есть... что же народ не может его сам удержать? Народ – это ведь люди... много людей то есть. Нами же люди правят, а сами собой?..
– Правят, – согласился Океаник. – Но представь, что к твоему штурвалу разом сбежался весь экипаж, и каждый крутит его в ту сторону, в какую сочтёт нужным. Далеко ты уплывёшь?
Олимпик понял, что Океаник прав, и умолк. Но ненадолго
– Конечно, капитан... то есть, правитель должен быть один, – признал он. – Но зачем же давать штурвал тому, кто ведёт по такому страшному пути?.. Неужели другой правитель, который не начнёт войну, не может встать на его место?
– А ты опять же представь, что к твоему капитану Смиту подойдёт кто-то посторонний и скажет ему: «Мистер, а дайте-ка мне порулить!» Что сделает Смит? В лучшем случае обругает этого человека и выдворит его с мостика. О, человеческие правители держатся за власть гораздо крепче, чем наши капитаны за своё место! Они так просто не отдадут штурвала никому.
– Но даже у нас капитаны всё-таки меняются.
– И у людей, разумеется, тоже. Но...
Впервые Океаник растерянно умолк.
– Я не знаю, Олимпик, почему так происходит, – сказал он наконец. – Может быть, люди не умеют выбирать хороших капи… то есть, правителей. А может, это слишком трудная задача – вести народ. И никто не может с ней справиться по-настоящему хорошо.
– Мне кажется, – задумчиво сказал Олимпик, – мистер Эндрюс, мой конструктор, справился бы. Непременно бы справился. Он не начал бы войну.
Океаник улыбнулся.
– Может быть. Но твой мистер Эндрюс не правит людьми. Он строит корабли. И пусть продолжает этим заниматься. Один хороший судостроитель стоит сотни плохих правителей.
– Он, кстати, – вспомнил Олимпик, – нам с Титаником говорил, что войны не будет.
На этот раз Океаник только невесело усмехнулся.
– Твой конструктор добрый человек, и он не хочет войны, как и все добрые люди. Потому и говорит, что её не будет. Но он ошибается. Война будет. Это вопрос времени – когда.
Теперь, вспоминая этот разговор с Океаником, Олимпик в смятении чувствовал, что тот был прав. Война должна была случиться. Люди её ждали – лайнер понимал это по их же словам. Великобритания хотела воевать с Германией. Из-за чего – Олимпик тоже скоро понял. Германцы хотели заполучить колонии Великобритании, а англичане не хотели их отдавать.
«Не понимаю, – думал Олимпик, – всё равно не понимаю. Если Германии так нужны эти колонии, почему нельзя как-то их поделить с нашей страной? Или на что-нибудь поменяться. Или... В общем, как-то договориться мирно! Зачем обязательно воевать и убивать людей? Разве этим можно что-то доказать?»
Конечно, Олимпик был наивен. Он ничего не знал ни об устройстве государства, ни о мировой политике. Он знал только одно – страшно, когда гибнут люди. И совсем ужасно и бессмысленно, когда они гибнут от рук себе подобных. Лайнер был убеждён, что и сами люди это понимают, и верил, что они смогут найти мирное решение возникшего между государствами конфликта.
Если бы только Олимпик знал, к какой катастрофе месяц за месяцем приближался мир! Вражда зрела не только между Великобританией и Германией. В неё включились так же Франция и Австро-Венгрия, Российская и Османская империи. В других европейских странах тоже было неспокойно, и даже за океаном в Соединённых Штатах росла тревога. Человечество неуклонно шло к тому, что спустя многие годы историки назвали Первой мировой войной.
Но Олимпик действительно не мог этого предугадать. Да что Олимпик – и сами-то люди не представляли себе масштабов грядущего бедствия. Они были уверены, что война, если и начнётся, не продлится долго. И никто не предполагал, что она радикально изменит весь мир.
Однажды (это было уже в мае 1914 года), когда Олимпик скучал в порту Нью-Йорка, ожидая погрузки, он вдруг услышал громоподобный, раскатившийся над водой возглас:
– Олимпик, дружище! Сколько рейсов не виделись! Чёрт, ты здорово выглядишь, скажу я тебе!
В порт величаво вошёл германский лайнер Император по прозвищу Колосс Атлантики. Это был молодой корабль, его спустили на воду только в мае 12 года, и плавал он ещё совсем недолго. С тоннажем в 52000 тонн он и впрямь был настоящим колоссом, больше Олимпика и даже Титаника. Германцы и построили его затем, чтобы превзойти британских братьев-лайнеров. Но Император, как и Олимпик, не был склонен к соперничеству. Он был вполне уверен, что соперничать с ним некому и незачем – так оно на самом деле и было.
Темперамент этого огромного корабля был чудовищен. Имея воистину королевские размеры, своим поведением Император более напоминал шута. Он без конца валял дурака, подкалывал собеседников (впрочем, как правило, безобидно) и смеялся так оглушительно, что самые маленькие кораблики в порту даже вздрагивали. Это было не только очень большое, но и невероятно шумное судно.
У Императора была нарушена остойчивость, и из-за этого в плавании он постоянно немного кренился с борта на борт. В сочетании с большими размерами это привело к тому, что другие корабли за глаза стали называть его увальнем. А Мавритания однажды и вовсе сказала ему это напрямую. В ответ германский лайнер так расхохотался, что у красавицы из Кунард Лайн по всему корпусу прошёл гул.
– Знаешь, когда меня спустили на воду, у нас в Германии случилось наводнение, – всё ещё смеясь, сообщил Император Мавритании. – Море вышло из берегов, представляешь? Не веришь? Моё императорское слово! Я и вправду здоровый, что верно, то верно!
Он нисколечко не обиделся, чем в свою очередь страшно обидел Мавританию. С тех пор она была твёрдо уверена в том, что у германского парохода не все дома. Впрочем, многие корабли разделяли её мнение.
Но не Олимпик. Хотя с Императором ему случалось встретиться всего несколько раз, этот пароход был ему симпатичен тем, что всегда был весел и заражал своим оптимизмом всех вокруг. Колосс Атлантики также относился к лайнеру Белой Звезды доброжелательно – как и почти ко всем другим кораблям.
Бодро попыхивая двумя из трёх своих огромных труб, германский великан приблизился к Олимпику и весело спросил:
– А что, приятель, люди говорят, у Британии с Германией война намечается? Ну что, повоюем с тобой, как считаешь?
Олимпик на минуту даже дар речи потерял.
– Мы с тобой?.. – наконец пробормотал он. – Зачем нам воевать с тобой? Мы не были врагами раньше, почему сейчас должны...
– Ну, а как? Нами-то люди правят. Вот скажут тебе меня потопить, что будешь делать?
– Ничего. Я никого не стану топить. Я мирный корабль, и не для того живу, чтобы...
Но Император уже не слушал Олимпика – он хохотал.
– Ну и наивный же ты, ничего не стоит тебя одурачить! – воскликнул он. – Не бойся, не заставят тебя никого топить, да и тебя никто не потопит. Нам, пассажирским лайнерам, война вовсе не страшна. Вот увидишь, начнётся она, поставят нас на прикол, и будем спокойно ржаветь... то есть, что я говорю – отдыхать, конечно! – пока всё не закончится, а потом...
– Император, – перебил его Олимпик, – я не хочу войны. Я не хочу, чтобы гибли люди.
Германский пароход внезапно посерьёзнел, став совсем на себя непохожим.
– Ну а кто ж этого хочет, дружочек? Даже сами люди не хотят. Но, – вдруг снова весело добавил он, – ты не сомневайся, что бы там между людьми ни было, я тебе, да и всем британским пароходам, всегда буду другом! Императорское слово!
– Спасибо тебе, Император, – с чувством сказал Олимпик. – Я тоже останусь тебе другом.
– Во! – радостно взревел Император. – Решено, значит! Отлично! Так мы через любую войну прорвёмся! А может, её и не будет вовсе... Ну, скорой погрузки и доброго плавания тебе, Олимпик!
«А может, её и не будет вовсе...»
В течение следующих нескольких месяцев Олимпик то и дело с надеждой повторял эти слова. В конце концов, мистер Эндрюс говорил... Увы, корабль уже знал, что даже и любимый им конструктор ошибался, а люди... он ещё не мог постичь всего, что творилось в их душах.
Четвёртого августа 1912 года лайнер снова был на пути в Нью-Йорк. Как обычно, он наблюдал за жизнью пассажиров, смотрел, как возятся в машинном отделении несущие вахту матросы, рассеянно слушал звуки вальса, который играл оркестр. Океан вокруг был чист и безмятежен, небо над ним безоблачно, и всё это наполняло душу корабля покоем. Потому когда прилетел внезапный тревожный радиосигнал, Олимпик даже не услышал его. Он понял, что случилось страшное, только когда бледный, взволнованный радист вбежал на капитанский мостик и доложил Герберту Хэддоку, что Великобритания объявила Германии войну.
Мгновенно тревога охватила всех офицеров лайнера. Помрачневший капитан Хэддок приказал дать полный, самый полный вперёд. Корабль, стремительно увеличивая скорость, двинулся к американскому берегу, словно убегая от грозной, следующей за ним по пятам беды.
Война началась.
@темы: Путь корабля